Звездочка

Посвящается семнадцати-восемнадцатилетним мальчишкам, погибшим в первые дни призыва на донской земле в январе 1943 года.
Антон Никодимович собирал сына на фронт, и на душе у него было очень скверно. Двое старших уже воевали на этой проклятой войне. Сам он еще в гражданскую повредил ногу. То за белых, то за красных бился. Одним словом, помурыжила его жизнь…. Хорошо, хоть жив остался, да на родной донской земле довелось встретить старость.
Что и говорить: лихие времена были, многие сгинули. А тут опять подлый враг напал на Россию – будь он проклят, немчура поганый! Два сынка воюют, так еще и младшего забирают. Так тоскливо на душе, хоть в прорубь с головой.
«Вот немец еще не ушел из района, а комиссары уже давай по домам шастать да молодежь подбивать, мол, негоже сидеть, когда

страна в опасности. Вот и засобирались пацаны. А ведь многим еще и восемнадцати нет. Николаю только летом 18, а тоже: «Не пустишь, батя, сам сбегу!». Разве такого остановишь? Казак, что и говорить! Батькина кровь бурлит в жилах. Статный, чуб кудрявый, а глаза, как глянет – словно шашкой рубанет. Нет, весь в деда, в Георгиевского кавалера», – так сидел и раздумывал Никодимович, глядя на сборы младшего сына.
… «Становись!», – раздалась команда в станице, а тяжелые думки Никодимовича все вьются и вьются, как дым из трубы куреня: «Кто в чем, Бог ты мой! Только немчура ушла, послед-ние портки забрали, а тут в армию, на фронт, давай всей родней собирать: кто в башмаках и мамкиной кофте, кто в солдатской телогрейке – явно, мать успела у тыловиков обменять на самогон или макуху. А покушать-то им с собой что положить? Окромя макухи, да прелого зерна, ничего нет. Немец элеватор зажег, так потушить успели, вот станичники набрали прелого зерна и лепёшек пацанам напекли в дорогу… Бог ты мой, армия! Чем немцев погоните? Пацанами? А воевать чем будете?».
Освободители на верблюдах, а то пешком тянули пушки через станицу. Кто в шинелях, кто в бушлате. Валенки простреляны, сапоги стоптаны.
Покатилась невольная слеза по шраму на щеке бывалого казака, старого рубаки Никодимовича. Перекрестил он сына и пошел с печалью на душе в свой добротный станичный дом.
Прошел месяц, освободили от немцев весь район, освободили казачью столицу Новочеркасск и Ростов-на-Дону, шли бои на Миусе, а от Николая писем все нет. Давит сердце старого казака, недоброе чует казачья душа.
Вот и весна. Пришли письма. «Громим, батя, фашиста, гоним на Берлин!», – пишет старший. «У меня все хорошо, чего и Вам желаю», – пишет средний.
– И где же ты, наш младшенький? Что с ним, не заболел ли в пути-дороге? – причитает мать.
– Хватит, и без тебя тошно! – обрывает супругу Никодимович и добавляет, – Даст Бог, вернется героем! Весь в деда Никодима! Тот вон каков рубака был! Не раз выворачивался, не забрала лихоманка.
А сам выйдет за двор, чтобы слезу не показывать. Сердце так сжимается, аж вздохнуть тяжело. А почему, понять не может…
Закончилась война. В мае 1945 года вернулся старший, без двух пальцев на левой руке – фашист на Одере осколком отрезал. В 1947 году пришел средний: три ордена, гвардии капитан! Медалей не сосчитать, как никак две войны прошел, герой!
Не выдержал старый казак Никодимович, пошел в местный военкомат.
– Брали сына в армию, а он не пришел. Где он? – заявил казак военному комиссару. – Куды подевался. Война, почитай, два года как прошла?!
Отправил военный комиссар запрос в столицу. Недолго пришлось ждать, к весне следующего года пришел ответ: «Ваш сын Николай пропал без вести в мае 1943 года». И всё.
– Как пропал? Как в мае? Мы же его в январе проводили! Не мог он в мае пропасть! – настаивал старый казак.
– Дело в том, что, согласно донесениям части, он пропал еще в январе 1943 года. А поскольку не нашелся в течение трех месяцев, его считают без вести пропавшим, – пояснил военный комиссар.
– Кто считает, как в январе? Я лично его провожал за Дон в январе! – наседал Никодимович.
– Да поймите же! Пропал – не значит погиб, мало ли куда делся! Может, в госпитале, или в плен попал… Надо ждать! – сказал, как отрезал, военком.
Никодимович встал и молча вышел, забыв свою шапку на столе у военкома. Он медленно брел по станичным улицам, бормоча под нос: «Пропал в январе, попал в плен, в госпитале…».
Чем дальше от войны уходили годы, тем сильнее замыкался в себе Никодимович. Осунулся, сгорбился, почти ни с кем не разговаривал. Только иногда, когда к нему приезжали внуки, старый казак немного веселел, выпив стакан донского красного виноградного вина. Но к вечеру опять потухал и замыкался в себе.
Шло время, подрастали внуки. Один, Василий – от старшего сына, очень напоминал ему Николая: темный кучерявый волос, орлиный взгляд. И манера поведения: упрямый и настойчивый. Это он однажды уговорил пойти с ним за станицу в степь и показать, где зимой 1943 года проходили бои. Шагая по пыльной дороге, Никодимович, как обычно, рассказывал об освобождении станицы, что много было раненых в госпиталях, а станичники старались, чем могли, помочь врачам и медсестрам. И тут вдруг старый казак запнулся на полуслове. «Госпиталь…», – всплыли в его памяти давние слова военкома.
А тут еще к деду подбежал внук Василий и, тряся его за рукав, радостно кричит: «Дед, дед, ты что? Смотри, что я нашел». И протягивает Никодимовичу потускневшую красноармейскую звездочку.
Никодимовича словно облили холодной водой.
– Сынок, сынок! – позвал он дрожащими губами, – мальчик мой…
И, упав на пыльную дорогу, старый казак тихо заплакал. Лишь вздрагивание плеч выдавали горечь казака. Он вспомнил, что однажды сослуживец Николая написал, что они попали в окружение, и у Николая вражья пуля сбила каску и шапку. Пуля, пробив каску, отколола правый верхний угол звездочки.
Внук не понимал, что происходит с дедом, испугался.
– Деда, деда! – закричал Василий,- ты что, вставай, деда!
Никодимович, тяжело поднялся на колени, потом, опустившись в придорожную пыль, продолжал причитать и вздрагивать, слезы текли из его глаз.
– Сынок, что же ты не сказал, что ты шел к нам? Милый мой мальчик, Коленька…
И дед опять залился слезами.
Проходящие и проезжающие мимо станичники никогда не видели плачущего Никодимовича, считая его железным человеком. Но он, не замечая никого, продолжал причитать, с силой сжимая в руке звездочку. И только когда из станицы прибежали родственники и стали его успокаивать, дед разжал руку. На его ладони лежала потускневшая красноармейская звездочка с отбитым правым верхним углом…
Через несколько лет поисковики нашли в архивах документы, рассказывающие о том, что Николай погиб на седьмой день после мобилизации, попав в окружение в 40 километрах от родной станицы. В январе 1943 года группа бойцов, прорвавшись из окружения, отступала по той дороге, где проходил Никодимович с внуком Василием. Часть из этих бойцов умерла в станичном госпитале в январе-феврале того же года.
В. ГРАДОБОЕВ.
г.Константиновск.
В основу рассказа положены реальные события.

Поделиться ссылкой: